Использование материалов данного сайта разрешается только в некоммерческих целях, с обязательным указанием авторов, редакторов, переводчиков и активной ссылкой на www.constellations.ru. Подробнее о правилах использования материалов сайта>>

Подписка на рассылку со статьями, переводами, новостями>>

Этот текст написан в качестве методического материала к одной из групп повышения квалификации , которые Елена Веселаго проводит в Центре Современных системных расстановок.

Расстановочная практика в России дает много наблюдений о том, как тема («проблема») клиента связана с историей членов его семьи, которая, в свою очередь, тесно переплетена с историей страны. Это прежде всего война, революция, репрессии, голод, переселение народов и геноцид, эмиграция.

Таким образом, если мы принимаем расстановочную идею, что для разрешения сегодняшней боли нам надо найти резонанс с болью прошлого, то мы неизбежно встретимся в прошлом с большими историями. И мы должны уметь с ними работать.

У нас в России есть как минимум две сложности в освоении этой работы. Первая сложность – объективная. События, происходящие в современной России (в значительной степени это относится также к Украине, Белоруссии и другим странам бывшего СССР), вызывают прошлое не только в нашей памяти, но все чаще и чаще в непосредственном опыте. Это касается локальных войн и политических репрессий, снижения уровня жизни, коррупции и произвола власти, распада здравоохранения и образования. Можно назвать происходящие сейчас процессы «социальной ретравматизацией». Происходящее сейчас наслаивается в нашем восприятии на происходившее в прошлом и ощущается в едином контексте. Многие из нас сейчас ретравматизированы, и тем самым наши возможности смотреть на большие истории снижены или даже закрыты. Мы должны отдавать себе в этом отчет, приступая к этой работе. Мы больше не можем использовать формулу «Сейчас другие времена», относя тяжелое только в прошлое и тем самым «осветляя» настоящее. Один из самых целительных ресурсов, ресурс времени, сейчас работает не в полную силу или даже не работает совсем.

Некоторые из нас имеют также и субъективные ограничения при работе с такими темами. Если в нашей системе кто-то пострадал от больших исторических процессов, мы лояльны жертве и не можем смотреть на историю во всей полноте. Мы всегда будем в той или иной степени склонны «реабилитировать» своих и осуждать чужих. Еще сложнее, если мы лояльны и жертвам и агрессорам одновременно…. Многие большие процессы происходили внутри страны и наши предки были жертвами, а также они были и убийцами. И если первая часть опыта (опыт жертв) в некоторой степени открыта и известна в обществе (несмотря на многие табу), то вторая часть почти полностью табуирована… Нам еще предстоит признать, что мы – также и потомки палачей.

Вторая сложность связана с историей развития расстановок и тем, как происходил их «экспорт» в Россию. В некоторых обзорных статьях по истории метода я встречала прямое утверждение, что расстановки были придуманы Хеллингером, чтобы помочь послевоенному примирению. Я не думаю, что это был целенаправленный акт, имеющий своей целью именно урегулирование послевоенных процессов. Но не могу не отметить по многочисленным наблюдениям за работой Хеллингера и немецких расстановщиков, что тема войны и вины занимает в их работах значительное место, иногда явно большее, чем обосновано клиентским запросом. Немецкие учителя имеют колоссальную практику в России (в разы превышающую их практику во всем остальном мире) и можно сказать, что в значительной степени развитие расстановок в последние 10 лет происходило через опыт работы немцев в России.

Таким образом, нас научили способам работы с большими историями со стороны нашего противника во Второй Мировой войне. Подходят ли они нам? Каково тут влияние немецкой системной лояльности? Оставим эти вопросы открытыми.

Есть еще одна историческая сложность. Процессы, происходившие и происходящие в России, во многом выходят за пределы того, что можно перенести для «нормального европейца» (или американца). Такие страшные события, как людоедство в блокаду, голодомор, переселение народов, уничтожение целых сословий… века несвободы и десятилетия смертельной несвободы – это нечто, что не всегда может выдерживать человек западного мира. А для некоторых иностранцев эти события еще и резонируют с сопоставимой по силе катастрофой – Холокостом, в котором их системы приняли участие – с той или другой стороны…

Работая недавно в США, я была удивлена «ажиотажным» спросом на расстановку у меня, при том что клиенты даже не всегда представляли, что такое Россия, где она находится и какова ее история, а меня они видели впервые и не имели обо мне никакой информации, даже имени. Поле «почему-то» влекло их именно ко мне. Позднее, закончив работу, я обратила внимание, что почти все мои клиенты происходили из стран с тяжелой историей: Африки, арабского мира или Латинской Америки. И работали мы с большими процессами. По-видимому, им нужен был русский расстановщик, который может это видеть и ставить. Для Америки со времен отмены рабства эти истории не актуальны, американские расстановщики развивают другие направления нашей работы (о которых я расскажу отдельно ), но не работу с такими темами, как война и тоталитарный режим.

Исходя из всего вышесказанного, я прихожу к выводу, что российские расстановщики (и расстановщики пост-советского и пост-социалистического пространства) должны развивать собственный подход в работе с большими историями. Этот подход может и должен опираться на все, чему нас учат немецкие учителя и Хеллингер, но не должен быть механическим повтором. Мы также можем многому поучиться у стран, где большим историям не уделяют особого внимания, прежде всего речь о США и Австралии. И у стран, где есть похожие истории, но где коллеги не связаны лояльностью по отношению к России – это Латинская Америка. Этот взаимный обмен опытом еще впереди, а пока посмотрим на нашу сегодняшнюю практику.

***

Прежде всего мы должны понимать, что большие истории – это всегда истории, выходящие за пределы опыта одного человека. Когда речь идет об одном человеке, то какой бы тяжелой ни была его судьба, мы можем увидеть и выдержать его боль – когда прошло время, собралась группа, у нас есть другие ресурсы, и, наконец, у нас просто другие тела. Тело заместителя может почувствовать то, что ранее было невозможно выдержать, и вместе с группой мы это видим и уважаем, и боль уходит, и она может стать ресурсом…

Энергию больших историй аналогичным способом ввести в расстановку и выдержать нельзя принципиально. У нас нет ресурсов видеть то, что было тогда, хотя бы просто потому, что нас в миллионы раз меньше. Одна из самых больших ошибок в таких расстановках – это поставить «тех солдат» и предложить им почувствовать «это». К счастью, обычно срабатывает предохранитель чувствительности заместителей, и они показывают не «то, что было тогда», а некий образ, сказку для расстановщика. Если же расстановщик обладает достаточным куражом (точнее сказать, манией величия) и предохранитель сработает не сразу, то мы испытаем сильный энергетический срыв, перехлест боли… В расстановке это обычно выглядит как несколько человек, почти без осознания происходящего катающихся по полу, стонущих и кричащих, и эта черная воронка затягивает все больше и больше участников группы. Остановить корректно ее невозможно. Иногда активных движений нет, и ощущается густая, мутная, также затягивающая всех энергия, группа засыпает, никакие интервенции невозможны. (По моим наблюдениям, мутная вязкость приходит чаще из историй, которые еще никак не признаны на уровне общества, в то время как активный всплеск боли, «воронка» характерны скорее для историй, которые уже названы, но невероятно тяжелы, мы «просто» с ними не справляемся, хотя уже «понимаем».)

Я не стану утверждать, что мы должны полностью избегать таких «срывов». Я видела расстановки, где они были целительны. На собственном опыте увидеть всю глубину этого ада (нет, не всю, конечно, но достаточную для нас глубину) и испытать невозможность с этим справиться – это тоже акт принятия и исцеления. То, с чем мы не справляемся, мы можем больше не нести. Иногда это разрывает большие лояльности.

То же касается и мутных, вязких расстановок. Испытав это, мы можем не носить это, позволить процессам взять себе время и ресурсы (не наши!) для трансформации естественным способом.

Не всякий клиент, однако, будет согласен с такой работой, не всякий расстановщик и группа могут это выдерживать. Не во всяких условиях, наконец, такая работа вообще уместна (например, на супервизии или на коротком выступлении на конференции я вряд ли стала бы погружаться в такие глубины). После такой работы и клиент, и расстановщик, и группа обычно чувствуют себя отдавшими много сил, есть потребность в покое и отдыхе. Если это длительная группа, расстановщик должен уметь организовать хороший перерыв, помочь всем (и себе тоже) восстановиться, и это вопрос не только технический, но прежде всего энергетический. Расстановщик должен уметь быстро возвращаться в свое тело, к своей системе, к своему времени, оставляя прошлое в прошлом и становясь доступным для продолжения работы.

Вот еще несколько подходов к работе с большими историями. Все эти подходы основаны на том, чтобы избегать чрезмерной масштабности и не исцелять прошлое как таковое (то, к чему склонны некоторые немецкие коллеги), а скорее помочь тому микро-движению, которое может совершить и выдержать маленький человек, один, даже если его семья и он сам попали в мясорубку истории…

Даже в самых страшных катаклизмах человек как правило осознает себя на индивидуальном уровне – как отец, сын, муж (мать, дочь, жена). При этом, когда человек попадает в вихрь больших исторических движений, он (она) сохраняет и свои личные ценности, и мы их можем уважать, даже если не уважаем идеи вождей, которые раздувают эти большие исторические пожары (или, как считает Хеллингер, которые взяты на службу Силами, лежащими за пределами нашего понимания). Таким образом, это еще и способ адекватно взаимодействовать с нашим собственным отношением к отдельным историческим фигурам.

Проиллюстрирую этот подход на часто встречающейся истории: дедушка погиб на фронте или в плену, бабушка осталась одна и вырастила детей. Ставя фигуру дедушки, мы можем настроиться на дедушку как мужа и отца, а затем уже солдата своей страны. Поставив «дедушку в плену», мы можем сорваться в ад. Поставив дедушку как мужа и верного солдата, мы можем пройти боль и найти ресурс. Только расстановщик в согласии с полем может отмерить ту боль, которую он готов призвать сегодня для себя и группы…

Может быть, дедушка шел в атаку «За Сталина!» и даже если лично я (расстановщик) ненавижу Сталина, я могу найти в себе уважение к верности дедушки идеалам чести советского солдата. Можно даже поставить эту фигуру отдельно. Либо дать ей место внутри себя.

Такой дедушка становится видимым для своих боевых товарищей. Если это имеет смысл, ощущается в поле (как правило, вполне четко), мы можем поставить этих товарищей, и придет энергия верности, чести, поддержки, или, может быть, предательства и конфликта, но не «большого конфликта» (выражение Хеллингера), а человеческого.

Такой дедушка видим и для бабушки. Между ними будет течь любовь или боль или горе или измена или что-то еще, но это человеческие отношения, отношения двух людей.

Мы также можем посмотреть в поле, нет ли там врага (разумеется, он есть, если речь идет о войне, но видим ли мы его?). Иногда на войне возникает явно видимая связь с человеком, принадлежащим стороне противника. Она иной раз оказывается необычной, в ней может быть и помощь и уважение. Может быть ненависть, ярость, убийство. Кстати, «обычное» (как бы странно ни звучало здесь это слово) убийство на войне редко имеет невыносимую тяжелую энергию. Верность приказу и идеям с обеих сторон лишает убийство на войне его тяжести. В таком убийстве «нет ничего личного» и болевого сгустка не возникает или он хорошо видим и мы можем эту боль уважать. Переход на уровень конкретных людей (вместо уровня больших процессов) часто дает ресурс. Люди сохраняют ресурс любви даже в самых невыносимых обстоятельствах – и это доступно для нас, их внуков и правнуков, и поныне.

Говоря об уважении и признании всего, что было, мы «почему-то» забываем об уважении к нашим противникам в больших катаклизмах. Однажды в расстановке я увидела и поставила в поле фигуру уважения к ценностям нациста, уничтожившего целую украинскую деревню и, в частности, жестоко надругавшегося над бабушкой клиентки. Я не называла группе эту фигуру. Но даже без названия она была невыносима, привела к сильной травме заместителя, которому мне на следующий день пришлось отдельно помогать отключиться от такой роли.

Несколько последующих попыток приводили к похожим последствиям, хотя я совершенно уверена, что движение уважения в поле было, т.е. я не сама это сконструировала. Я делаю из этих случаев вывод о том, что мы лояльны жертвам и (пока?) не выдерживаем уважения к агрессорам. Сама я научилась видеть эти энергии, поработав на территории Германии, а также усвоив некоторые из идей Даана ван Кампенхаута, который уважение к Великой Германии тоже видит и вводит в свою работу с большими историями. Раньше мне такое и в голову не приходило и казалось бы кощунством, если бы кто-то такое предложил – я тоже была лояльна… Кстати, уважение к ценностям сотрудников НКВД такой сильной травмы уже не вызывает, и несколько раз в моей практике оно было видимо в поле и принято группой, что привело к сильному исцеляющему движению.

И в заключение о больших фигурах, таких как Война, Революция, Судьба, Гитлер, Сталин. Выше я уже говорила о том, что можно обозначить более близкие к конкретному человеку фигуры, такие как «верность идеям коммунизма» или «преданность присяге» и др. Мы не можем поставить Войну как совокупность всего, что в войну происходило; нам не нужен Сталин как конкретная персона (если речь не идет о человеке, лично знакомым со Сталиным – такое тоже бывает). Обычно, когда мы вводим такие фигуры, мы хотим «сказать» в расстановке, что происходящие события имеют бОльший контекст, что часть ответственности (или даже полная ответственность) за происходящее принадлежит вождям и «чему-то большему». В расстановке я иногда прямо это состояние и ввожу: признание большего контекста. Эта фигура мне кажется по-хорошему меньше и в некотором смысле честнее – она требует от расстановщика личной работы по признанию этого большого контекста. Здесь мы не отбрасываем личный опыт. Если этот опыт удается, то такая фигура приносит в расстановку сильное и прочное движение, которому не грозит срыв, ведь оно «просто» проявляет ту энергию, которая нами уже освоена, а не запрашивает из поля «что-нибудь и пограндиознее». Тем не менее, фигура Войны нередко тоже адекватно стоит в расстановке и, как мне часто видится, несет примерно ту же нагрузку, что я и описала – уважение к бОльшему контексту, оставшемуся в прошлом.

Снова повторю, что сегодня нужно быть осторожным с процессами, которые имеют современный резонанс. Например, фигура «политических репрессий» в некоторых странах не будет описывать контекст прошлого, а по резонансу введет контекст настоящего, и мы можем попасть в социальную ретравматизацию группы.

По собственной практике работы в разных странах я заметила, что не всякие большие события имеют уже сформировавшуюся большую фигуру типа «Войны», которую можно «взять» из поля и поставить. В некоторых случаях мы эту фигуру просто не можем «поймать», особенно если речь идет о войне, например, в Китае, и энергетически мы даже не представляем, что искать. Мы ставим какое-то свое представление о войне, а для китайца эта фигура не работает. У наших дальневосточных коллег уже появились китайские клиенты и опыт работы с китайскими большими историями…

Мы можем не видеть большую фигуру, находясь во власти лояльности. Если отец расстановщика воевал в Афганистане, расстановщик может не заметить афганскую войну в клиентской истории….

И, наконец, большой фигуры может просто не быть. В нашей истории много тайных войн. Инциденты на китайской границе, инциденты между Польшей и Белоруссией (это только те примеры, которые я все же смогла разглядеть в поле) – им нельзя дать больший контекст, потому что в обществе они не описаны как нечто единое, имеющее этот контекст. Это не просто табу, это табу, которое удалось.

В таких случаях я иногда могу найти и поставить фигуру «коллективной народной памяти». Эта фигура по крупинкам собирается из поля тех, кто участвовал в этих событиях и кто о них помнит. Это настоящая медитация и духовная работа – услышать и собрать внутри себя эти тонкие табуированные энергии и наконец дать им место, одновременно уважая тех, кто имел основания скрывать это. Если такая работа удается, то возникающее движение похоже на поток воды по пересохшему руслу ручья – жизнь течет, видимость восстанавливается.

Литература:

Берт Хеллингер. Большой конфликт. Москва, Институт консультирования и системных решений, 2009. купить книгу>>

Даан ван Кампенхаут. Слезы предков. Жертвы и преследователи в коллективной душе. . Москва, Институт консультирования и системных решений, 2012. купить книгу>>

Елена Веселаго. Кто может поставить Судьбу. Журнал «Системные расстановки», №1 (1), 2012 купить журнал>>

Использование материалов данного сайта разрешается только в некоммерческих целях, с обязательным указанием авторов, редакторов, переводчиков и активной ссылкой на www.constellations.ru. Подробнее о правилах использования материалов сайта>>